Теперь… я спокойна. Даже удивительно. Иду рука об руку с истинным дьяволом. Прямо по направлению к бездне шагаю. Надеюсь. Верю. Люблю. По-настоящему. Без вопросов. Дурею. Теряю способность мыслить трезво.

Кому свою жизнь вручаю?

Я для него пустое место. Грязь. Сука. Самка. Шлюха. Сам же повторял это неоднократно. Втаптывал в землю, смешивал с дерьмом. Унижал и разрушил, проводил по всем кругам ада, наслаждался моим падением. Кайфовал от моих слез, истерик. Забавлялся.

Или нет?

Он позволил Егору так далеко зайти. Помог ему. Поспособствовал его затее. Он отпустил меня на все четыре стороны. Распахнул клетку, подтолкнул к выходу.

По доброте душевной? Вряд ли.

И черт. Это ведь ничего не меняет, не исправляет, не искупает вину. Мы слишком разные. Между нами ничтожно мало общего. Просто трах. Разнузданный секс. Похоть. Разврат. И зов плоти вдруг заглушает голос разума.

Верно?

Я не знаю. Не хочу знать. Вообще, думать не хочу. Продолжаю стоять у окна, упираюсь разгоряченным лбом в прохладное стекло и терпеливо жду. Изгоняю прочие мысли.

Где Марат? Когда он вернется?

Подвигаю стул поближе к окну, усаживаюсь, поджимая колени к груди, обвиваю ноги руками. Свет сменяется тьмой. Густой, мрачной, тягучей. После опять вспыхивает солнце, изгоняет темноту. Пламенеющие лучи рассвета вспарывают безбрежное небо.

Автомобиль Марата возвращается. А вот он сам — нет. Белобрысый паренек покидает водительское сиденье, перекидывается парой фраз с охранником на входе в дом, потом удаляется восвояси. Слежу за тем, как он отходит все дальше и дальше, скрывается за кронами елей. Напрягаю память, однако не припоминаю, чтобы встречала его прежде.

Новенький? Странно, Марат ему сразу машину доверил. Почему?

Соскальзываю со стула, прикасаюсь ладонями к стеклу, отчаянно стараюсь унять тревогу на дне истерзанной души. Вроде спокойна внутри, умиротворена. А сердце вдруг нервно стрекочет, отбивает удары в бешеном ритме.

Что происходит?

Я пробую обернуться, но не успеваю. Горячие сильные руки обвивают тело, вбивают мою плоть в груду каменных мускулов. Вжимают в стальные мышцы, как железными цепями сжимают.

— Скучала? — хриплый голос, надтреснутый.

Ледяные иглы под кожу вонзаются. Голодная дрожь вдоль позвоночниками пробегает. Холодный пот точно иней. Сковывает, пронизывает насквозь, жилы канатами натягивает. Вокруг горла жесткая петля обвивается.

— Когда ты пришел? — тихо спрашиваю. — Как? Я не заметила. Не слышала ни шагов, ни чтобы…

— Пешком, — ухмыляющиеся губы прижимаются к горлу, жадно накрывают одержимо пульсирующую артерию. — Решил прогуляться.

Вздрагиваю, подаюсь назад, сдаюсь властным и жестким рукам, тону в этих раскаленных порабощающих объятьях. Щетина шею царапает, дразнит, отправляя табуны обезумевших мурашек выплясывать по враз обмякшему телу. Тяжелое дыхание клеймит, выжигает на мне кровоточащую печать.

— Марат, — сдавленно шепчу я. — Что ты задумал?

— Красивую смерть, — раздается невозмутимый ответ. — Для нас двоих.

— Шутишь? — содрогаюсь от стылого ужаса.

Ничего не отвечает. Грубо разворачивает меня лицом к себе и в губы впивается, душу вырывает, кислород из легких резко выбивает. Заставляет забыться, потеряться в темных лабиринтах.

Боже. Хоть смерть, хоть жизнь. Не важно. Никакого значения не имеет. Только бы с ним, под его пальцами, под этим алчным, душащим ртом, под огромным мускулистым телом. Рядом. Кожа к коже. Неразрывно.

Он вырвал меня из моего мира. Беспощадно и безжалостно. Разодрал привычную реальность в клочья. Жестоко и бескомпромиссно. Он сам стал… моим миром.

— Куда мы едем? — спрашиваю наконец, не выдержав пытку неизвестностью.

— На обрыв, — произносит коротко.

— В секретное место? — уточняю, желая внести ясность. — Ну, то, где я со своим отцом часто бывала?

Ограничивается утвердительным кивком.

— Зачем? — недоумеваю.

— Затем, что там будет ждать мой отец, — выдает, глядя исключительно на дорогу. — Вся моя родня соберется посмотреть на казнь.

— Казнь? — во рту становится неожиданно сухо.

— Торжественный момент, — криво усмехается. — Настал черед взыскать долг. Взять кровь жертвы. Забрать жизнь до капли.

— Что? — закашливаюсь от волнения. — Прости, не понимаю. Неужели ты…

— Я уверен, это не то, о чем тебе нужно переживать, — заключает насмешливо.

— Серьезно? — нервно посмеиваюсь. — Сперва ты говоришь про смерть, потом сообщаешь, будто твоя семья дожидается нас для показательной казни на обрыве. Признаюсь, трудно сохранять спокойствие.

Инстинктивно оглядываюсь назад, бросаю затравленный взгляд на сиденье, покрытое темным брезентом. Там что-то есть. Что-то странное. Явно. А поверх уложена чертова сабля, запечатанная в глухой черный футляр.

Я видела, как Марат вынес пугающее оружие из той проклятой комнаты. Сверкающий стальной клинок ослеплял, вгонял в утробный ужас, освежал в памяти яркие образы из нашего кровавого прошлого. Я почти ощущала ту дикую боль. Опять. По кругу.

Усмехаюсь, напрасно пытаюсь проглотить горечь.

Боль. Интересно — какую именно? Боль от того, как он меня насиловал? В тот первый раз проталкивал громадный возбужденный орган между ягодицами, вгонял до упора, рвал на куски. Или когда при всех брал? Натягивал на здоровенный член посреди залитой светом комнаты. Вырезал клеймо на пояснице, как животное тавром помечал.

Я помнила эту саблю. До жути, до одури отчетливо.

Страшная история Амины. Чудовищная участь матери Олега. Мрачная и пугающая судьба первой женщины, которая погибла, искупая чужие прегрешения, отвечая за преступления одуревшего от безнаказанности маньяка.

Ледяной клинок прижимается к горлу. Плашмя. Обжигает кожу диким холодом, окатывает льдом с головы до ног.

Марат дал мне понять, что пощады не светит. Глупо мечтать. Глупо надеяться. Тогда, прежде. А теперь?

— Я не стану использовать это оружие сегодня, — спокойно произносит он, без труда пробирается в мои размышления, безошибочно определяет причину волнения.

— Раз применять по назначению не намерен, — закусываю губу, выдерживаю паузу, завершаю мысль: — Для чего взял?

— У отца не должно возникнуть подозрений, — поясняет небрежно. — Пусть поверит, я собираюсь тебя убить.

— Можно чуть больше подробностей? — спрашиваю сдавленно. — Мы приезжаем на обрыв, выходим из автомобиля. А дальше как? Ты извлекаешь саблю из футляра и…

Замолкаю. Невольно накрываю горло ладонью, словно пробую удержать сердце, отчаянно рвущееся на волю через глотку. Пытаюсь урезонить напрочь обалдевший пульс.

— Мы туда не доедем, — мрачно чеканит Марат. — И уж точно там не выйдем.

— Почему? — едва слышу собственный голос.

— Здесь бомба, — заявляет ровно.

— Ты, — запинаюсь. — Ты о чем?

— Сама посмотри, — хмыкает. — Внизу. Под моим сиденьем. Только ничего не трогай. Не шали.

— Т-ты, — осекаюсь. — Издеваешься, что ли?

— Давай, — широко усмехается. — Взгляни.

Подчиняюсь, оттягиваю ремень безопасности, чтобы наклониться, изучить все лично. Подаюсь в сторону, склоняюсь и моментально цепенею. Всматриваюсь в увиденное, лихорадочно моргаю, пытаясь рассеять коварный мираж.

А может, это муляж? Розыгрыш. Похоже, идиотская шутка затягивается. Может, это просто эффектная имитация? Кто поставит бомбу в собственной машине?

Конечно, я не уверена, что вижу взрывное устройство. Мало опыта для четкого вывода. Черный пластиковый блок. Клубок проводов. Экран, на котором горят неоновые цифры. Все кажется чересчур нереальным, кинематографичным. Чистое безумие.

— Когда ты успел? — пробую поймать его взгляд.

— Не я, — кривится.

— Тогда кто? — холодею, отшатываюсь назад, вжимаюсь обратно в свое сиденье, даже страшно совершать резкие движения. — Авто проверяют на въезде. Твои люди проводят регулярный досмотр. Иначе на территорию не проехать.